Здесь умер старик. И всё равно каждый год приходит весна.
Меня ни в коем случае нельзя жалеть, иначе я замочу слезами плечо этого несчастного и все вокруг.
Зато это был день, когда меня дважды накормили шаурмой (это не значит почти ничего, кроме того, что, возможно, я буду жить), покатали на самокате и уболтали. Было приятно с кем-то играть на гитаре, давно такого не было. Это здорово помогает отвлечься.
Но черт, этот фатализм не покидает меня, а это первое, от чего стоит избавиться. Потому что это не то, ради чего все это начиналось. Меня ничего не должно угнетать.
Но из груди будто вырвали огромный кусок. Я не знаю, как долго я смогу так жить и смогу ли вообще. Не знаю, что будет дальше. Но ветер такой весенний и свежий, свободный и теплый.
И бесконечно напоминающий обо всем.
А у нас в гостях Черчилль. Он сводит меня с ума пушистыми белыми лапками.
Зато это был день, когда меня дважды накормили шаурмой (это не значит почти ничего, кроме того, что, возможно, я буду жить), покатали на самокате и уболтали. Было приятно с кем-то играть на гитаре, давно такого не было. Это здорово помогает отвлечься.
Но черт, этот фатализм не покидает меня, а это первое, от чего стоит избавиться. Потому что это не то, ради чего все это начиналось. Меня ничего не должно угнетать.
Но из груди будто вырвали огромный кусок. Я не знаю, как долго я смогу так жить и смогу ли вообще. Не знаю, что будет дальше. Но ветер такой весенний и свежий, свободный и теплый.
И бесконечно напоминающий обо всем.
А у нас в гостях Черчилль. Он сводит меня с ума пушистыми белыми лапками.