Здесь умер старик. И всё равно каждый год приходит весна.
Привет, меня зовут Ниэби Оленьи Рожки, и моя мать уже больше десяти лет содержит никчёмного алкаша.
Я правда пыталась принять это, как нечто полезное, как испытание, как урок сострадания и бесконечного прощения, но сейчас я уже не могу. За последний год во мне взросла настоящая ненависть, идущая из сознания, не из сердца, и мне безмерно хочется воткнуть этому человеку в глаз заточку просто за всё то, что он сделал, и за то, что он снова здесь, снова живёт на моей территории, снова эти пьяные крики. И мою психику уже никогда ничего не восстановит просто потому, что моя мать не умеет быть одна.
Правильно мне говорят, что я не желаю смерти, а скорее просто желаю исчезновения его из поля зрения навсегда. Но во мне столько обиды и злобы за то, что мне внушают заботу обо мне, но о моём психическом здоровье не подумал никто, извращаясь над ним таким образом с детства. Поэтому сейчас мне очень хочется, чтобы он всё-таки окончательно тогда разбился на машине, чтобы сдох где-нибудь за гаражами, когда рассёк себе голову в пьяном угаре, чтобы его забрала чума, голод, молния, огонь, вода, медные трубы, чтобы он распался на атомы, аннигилировался, разложился на плесень и липовый мёд, лишь бы только исчез навсегда в долбаный Ад и никогда, никогда больше не возвращался.
Но крик души криком души, а слова Гендальфа нужно держать при себе. Они чертовски важны и, хоть я и не принимаю их сердцем, я принимаю их разумом.
Многие из живущих заслуживают смерти. А другие погибают, хотя заслуживают долгой жизни. Можешь ли ты наградить их? Так не торопись же раздавать смертные приговоры. Даже мудрейшие не могут предвидеть всего.
Я правда пыталась принять это, как нечто полезное, как испытание, как урок сострадания и бесконечного прощения, но сейчас я уже не могу. За последний год во мне взросла настоящая ненависть, идущая из сознания, не из сердца, и мне безмерно хочется воткнуть этому человеку в глаз заточку просто за всё то, что он сделал, и за то, что он снова здесь, снова живёт на моей территории, снова эти пьяные крики. И мою психику уже никогда ничего не восстановит просто потому, что моя мать не умеет быть одна.
Правильно мне говорят, что я не желаю смерти, а скорее просто желаю исчезновения его из поля зрения навсегда. Но во мне столько обиды и злобы за то, что мне внушают заботу обо мне, но о моём психическом здоровье не подумал никто, извращаясь над ним таким образом с детства. Поэтому сейчас мне очень хочется, чтобы он всё-таки окончательно тогда разбился на машине, чтобы сдох где-нибудь за гаражами, когда рассёк себе голову в пьяном угаре, чтобы его забрала чума, голод, молния, огонь, вода, медные трубы, чтобы он распался на атомы, аннигилировался, разложился на плесень и липовый мёд, лишь бы только исчез навсегда в долбаный Ад и никогда, никогда больше не возвращался.
Но крик души криком души, а слова Гендальфа нужно держать при себе. Они чертовски важны и, хоть я и не принимаю их сердцем, я принимаю их разумом.
Многие из живущих заслуживают смерти. А другие погибают, хотя заслуживают долгой жизни. Можешь ли ты наградить их? Так не торопись же раздавать смертные приговоры. Даже мудрейшие не могут предвидеть всего.
